Нет более подходящего состояния для Людмилы Загоруйко, чем выдвижение. Сегодня - на соискание премии Бабеля. Не только Исаак Бабель восхищает автора, но и "отборное" жюри, сама Одесса. "Тирания вкуса" - так назван основной критерий отбора произведений на выдвижение Премии. А этого у Людмилы Загоруйко с лихвой. Должно быть интересно. Мы отправили несколько рассказов из "Луга" и надеемся на успех! Кому интересно, публикуем один из рассказов.
Людмила Загоруйко. Луг. Роман в новеллах. - Ужгород: Полиграфцентр «Лира», 2017. Петрик Второй (римскими)
Своего первого купленного для хозяйства поросёнка я назвала Петрик Второй (римскими). И никаких, кстати, параллелей. Хотя... Где-то в тонких слоях моего подсознания... И первый, Петро (новый муж) и второй (поросёнок), который римскими, в какой-то мере последствия балансирования на грани (с головой да в омут), когда что-то всё время крутишь, вертишь, не зная зачем, просто потому, что хочется, и всё вокруг тебя уплотняется, начинает обрастать деталями, появляются новые смыслы. Вдруг понимаешь, что засасывает, трусишь, надо бы бежать, спрятаться, как от летней грозы в безопасное место, а бежать поздно и уже некуда. Своими руками расставленная западня. И ты в неё попал добровольно.
Дитя асфальта в четвёртом (а, может, и больше, не знаю) колене, я лет пятнадцать до переломного события в своей жизни мечтала поселиться в селе, почему-то представляла, как в огромном медном котле варю леквар. Терпкий душный запах сливы, сладкий дым живого огня, раздуваемого сухим ветром. Долгий сомнамбулический процесс равномерного помешивания варева, томность однообразных движений, исчезающие в густоте кипящей плоти круги. Кожа моя благоухает, источает тонкий фруктовый аромат, благовонный пот струится со лба. Во дворе длинный, как змея, стол до самой калитки, накрытый лоскутами разноцветных скатертей, он бесконечен, как жизнь. Никакая скатерть не способна прикрыть его узкую прямую наготу, потому-то их много, всяких и разных. На столе сливовица, шовдарь, шары карминно-бурых, как терриконы Донбасса, помидоров, вот-вот лопнут, прыснут соком, шершавая прохлада пальчиков-огурцов, цветовая эклектика толстых перцев, бледные кляксы листьев салата, фаршированные рыбы на блюдах, коронованные дольками лимонов, чесноки-зубы, зелень и лук пышно распустили павлиньи хвосты. За столом вся моя семья. Исключительно все, включая тех, кого ещё нет, и кого уже нет. Пришли из прошлого и будущего. Я окидываю стол пристальным взглядом, и сердце моё переполняет радость. А вы говорили: одной (без брата-сестры) будет трудно. Ложь, я не одна, во мне вы все, разрослись пышными ветками: и бабушка, и тётя Зина, и мама, и, кудрявый отец, и дети, внуки... Вот нас сколько, едим, выпиваем, разговариваем.
Тягучий, плотный, леквар асфальтным катком утрамбовал все сомнения окончательно, но оказалось, что в нашем селе сливы приживаются плохо. Это там, внизу, где рано приходит весна, много тепла и солнца, их предостаточно, как в райских садах яблок. Выходит, леквар мне варить не из чего.
Надо срочно заполнять образовавшийся вакуум. Пришлось сосредоточиться на домашних животных, в основном, на малых их архитектурных формах. Я покупала охающих, по-бабьи причитающих кур, ещё в жёлтом пушке утят, маленьких, юрких цесарок и всякую мелкоту, но с этими птицами не так-то просто сладить. Утята, выстроившись в длинную цепочку, всё время куда-то маршировали под музыку собственных голосов, преодолевая любые преграды. Отыскать их среди кустов разросшегося могучего картофеля можно было только по звуку их неспешной тихой переклички. Шли они, как крестоносцы, не останавливаясь, и без конца о чём-то беседовали, утиная азбука морзе. Между первым и замыкающим существовала какая-то неведомая непосвящённым связь. Наконец, они исчезли навсегда за стеной соседской кукурузы. Теперь в соседском дворе среди людей возникло, как дуновение ветерка, лёгкое движение. Там тихо переговаривались. Шипя, громко шептала утка-мама, давала распоряжения дочерям и сыну. Что-то у них захлопало, застучало, кто-то побежал, раздался приглушенный смех. Я притаилась на границе чужого кукурузного поля, замерла в ожидании. Вернутся. Дальше хода нет: соседский двор, забор с улицы, с другой стороны – сетка. Должны. Не вернулись. На хозяйстве остались отставшие. Всего четверо из купленных пятнадцати.
Куры страдали болезнями, надувались, щетинились перьями, часами сидели, по буддистки глядя в одну точку. Наконец, тихо испускали дух и валились на бок. Две нежные цесарочки бесследно исчезли через двадцать минут по прибытию на место, так и не успев оглядеться по сторонам.
Кто-то сердобольный посоветовал купить корову. Неплохо, подумала я, с одной стороны – не потеряется, с другой – зачем нам такое монументально крупное животное? Косить, доить, чистить, принимать роды, из дома – ни на шаг и непонятно кто из нас на привязи. Выходит, скованы одной цепью. Нет, вериги – это хорошо, гасят и давят на корню страсти, но чтобы совсем всё и навсегда похоронить? Вариант с коровой не прошёл, хотя сомнения, признаюсь, были. Провоцировали краснощёкие толстолицые соседки, называли себя газдынями, гордо водили туда-сюда перед нашими окнами мычавших животных, впавших в меланхолию. Коровы апатично, маятниками махали хвостами, газдыни светили толстыми икрами, раскачивали бёдрами-гигантами, поправляли на головах ширинки и тяжёлые груди за пазухами. Я смотрела на демонстрацию чужой газдивской мощи через лоскут кухонного окошка, провожала шествие бездумными глазами, наконец, не выдержала и привезла розового поросёнка в нежном возрасте подростка.
Нашего Петрика Второго (римскими) мы поместили в старую «кучу», сооружённую из досок и реек. Она походила на избушку на курьих ножках в миниатюре, с такой же острой, как сложенные в треугольник ладоши, крышей. Беда в том, что строение получилось необыкновенно низким, убирать в нём можно было только, согнувшись в три погибели, чувствуя на себе недовольное дыхание стеснённого обстоятельствами животного. «Куча», по признанию хозяина, обошлась ему дорого, в триста зелёных. Сооружали её любимые родственники, хорошо знавшие, что Петро в нюансы вникать не будет. Поэтому исчез лес, бетон, ушли на сторону гвозди, а плату затребовали непомерную, потому что деньги нужны, работы нет, а учитель обойдётся.
Свин ел из деревянного корыта, громко чавкал, сопел, тёрся боками об доски и матерел. На дворе стояло лето, животное росло, как на дрожжах, но мне, измученной неудачами, хотелось достичь высоких животноводческих результатов, чтобы как в сводках периода развитого социализма: в этом году колхозники сдали на десять центнеров мяса больше, чем в прошлом. Или, благодаря внедрению новых технологий, привес с одной единицы свиньи составил на двадцать кг больше, чем в предыдущий период. Я всегда думала, как же должна вырасти искомая свинья к концу пятилетки? Это уже целый носорог получается. Короче, цель ясна: мой поросёнок должен вмещать в себя не меньше ста двадцати килограммов, но как определить вес? Оказалось, надо измерить длину животного, потом его холку, сложить, разделить и получить результат.
Утром я пришла навестить любимца, изо всех сил пригнулась, сложив себя как можно компактно (складным стульчиком), влезла в кучу-клетку и приступила к делу. Длину удалось измерить без особых проблем, с шеей возникли трудности. Пришлось опутать Петрика метром. Из-за тесноты я почти легла на животное и крепко обняла его за шею. То ли он подумал, что я в подружки ему набиваюсь, то ли неудобства испытал, то ли просто занервничал, но наша интимная близость ему не понравилась. Петрик Второй (римскими) сильно тряхнул головой, сбил меня с ног и в испуге бросился во двор, огляделся по сторонам и понял, что его поросячья душа хочет простора. Он выбежал на улицу, как положено пешеходу, посмотрел налево, потом направо, рысцой перебежал дорогу, пятачком открыл калитку напротив и, опьянённый свободой, очутился на чужой территории.
Посреди двора стояла новая чужая машина. Её на днях купил соседский зять. В доме напротив обычно жила только хозяйская дочь с маленьким ребёнком. Вся семья годами пропадет на заработках в Чехии. Приезжают редко, садят картошку, собирают урожай, наспех что-то строят, ремонтируют, дружно гуляют и едут в края обетованные. Это был как раз тот случай всеобщего семейного единения. Все сидели в длинной, просторной пивнице, где обычно готовят и едят. Три окна помещения смотрели во двор бойницами на уровне травы. Народ обмывал покупку, громкие голоса выплёскивались наружу. Пили с утра, начали с вечера. Гулянье на самом пике, рюмки поднимались часто, закусывали обильно. Вдруг они увидели, что машина медленно раскачивается из стороны в сторону. Сначала молчали. Каждый думал – померещилось, а если, кажется, на всякий случай надо перекреститься и чертовщина исчезнет, но за окнами ситуация не менялась. Вопреки всем законам притяжения, машина ожила, зашаталась, как пьяный человек по дороге домой, и стала крениться на бок.
Из-за стола дружно всех вынесло. Они увидели счастливого Петрика Второго (римскими). Свинья стояла на передних лапах, опиралась копытами на капот, нежным своим пятачком вдохновенно, с восторгом пыталась поддеть бампер. Рядом застыла остолбеневшая я. Закричали все разом, замахали руками. Бедный Петрик почуял неладное, галопом понёсся вглубь двора, находчивый хозяин дома пошёл ему наперез. Петрик капитулировал не сопротивляясь. Я так и не могла внятно объяснить, почему наша взрослая свинья самостоятельно и без надзора гуляет по улице. Признаться, что измеряла ей талию, было бы неосмотрительно.